рубль и щелчком перебросил через полкомнаты. — Песни мы тут слушаем. Вот, должно быть, музыкой навеяло.
— Агась, — дворник сноровисто поймал монету. — Музыкой, так музыкой.
Когда он ушел, сыщик повернулся к ошеломлённому гостю.
— Видите, какая чехарда? Стало быть, стреляли снаружи. Либо в саду, либо в доме по соседству. Они же на Сретенке боками трутся, особняком никто не стоит… Дайте-ка еще раз послушать этот звук.
— Невозможно, — замотал головой мастер.
— Почему?
— Видите ли, обычно для записи берут стеклянный диск, смазанный пчелиным воском. Но у меня… Свой секрет. Я смешиваю печную сажу с чернилами и нагреваю, пока не загустеет. Такой состав лучше фиксирует звук… Вы сами слышали!.. Но при этом он ужасно недолговечен. Во время каждого прослушивания тяжелая лапа с иглой процарапывает звуковую дорожку все глубже и глубже. Боюсь, что после следующего раза запись будет совсем уничтожена. А ведь она может еще пригодиться, как улика в суде.
Мармеладов склонился к пластинке и внимательно осмотрел неровные канавки, прочерченные в чернильно-сажевом слое.
— Ну что же, пан Дульцкий, вы завладели моим вниманием. Считаете, что этот громкий хлопок на вашей записи непременно означает преступление?
— Хорошо бы так. Я мечтаю изловить какого-нибудь злодея. Убийцу!
— Мечтаете?
— Конечно! Моя жизнь переполнена скукой. Изо дня в день я брожу среди пыльных шкапов с записями и оттисками. Заполняю бланки заказов для дюжины разных фабрик. Веду бухгалтерский учет. Проверяю качество шеллака, привезенного из Индии.
— Качество… чего? — переспросил сыщик.
— Шеллака. Мы делаем из него пластинки для граммофона.
— Никогда не слышал. Это вещество сродни каучуку?
— Нет, это совсем другое, — покачал головой Дульцкий и пустился в объяснения. — Есть особый вид гусениц, которые живут только в тропических лесах. Они ползают по стволам деревьев, пожирают кору и оставляют взамен капельки своей слюны. Насекомые крошечные, но их миллиарды. В жаркие месяцы деревья покрываются их слюной снизу доверху. Хитрые индусы аккуратно счищают вязкую жижу, вытапливают через парусину и закатывают в бочонки. Везут в Москву. Здесь я их вскрываю и проверяю, чтобы не было никаких примесей… Матерь Божья, знали бы вы, как мне тошно! Эти чертовы червяки плюют из своей Индии прямо мне в душу… Ах, господин Мармеладов! Как бы я хотел хотя бы день, да что там, хотя бы час пожить вашей жизнью, полной загадок и тайн!
— Поверьте, и это надоедает, рано или поздно, — сыщик посмотрел на оконное стекло, исхлестанное струями дождя, и потянулся за плащом. — А впрочем, пойдемте!
— Куда?
— К соседям Мамонтовых.
— Вы серьезно? — Дульцкий задохнулся от восторга.
— Какие уж тут шутки. Мы оба слышали выстрел. Имеем полное право потревожить… Да оставьте вы этот колпак! После заберете.
— Но как же… На улице дождит.
— Ничего, поедем в закрытом экипаже.
Сыщик поднял револьвер к потолку и спустил курок.
— Снова-здорово! Чегой шумите-то, Родьён Романыч?! — рявкнул запыхавшийся дворник. — Добрых людей пужаете…
— Раздобудь-ка нам, добрый человек, коляску с козырьком. Да поживее! — скомандовал Мармеладов. — Пан Дульцкий, на сей раз рубль за вами.
* * *
Трехэтажный дворец Мамонтова выглядел словно купеческий недоросль в люстриновом кафтане, сытый и лоснящийся, повалившийся на перины для послеобеденной дремы. Небольшой домик, притулившийся справа, казался рядом с ним босоногим бродяжкой, клянчащим у прохожих грошик. Фасад местами облупился, окна давно не мыли, а входная дверь скрипела на несмазанных петлях. Столь же противным был и голос старого слуги:
— Чего надобно?
— Хозяева дома? — спросил в ответ Мармеладов, переступая порог.
— Куды прёшь?! — лакей попытался захлопнуть дверь, но сыщик навалился плечом, не позволяя этого сделать. — Обождите, сперва доложу.
— А нам что же, прикажешь под дождем мокнуть? — возмутился Дульцкий, врываясь в дом. — Впусти гостей, cham, и докладывай, сколько влезет.
— Ишь, шустрец какой, — старик вцепился в загривок коротышки неожиданно сильными пальцами. — Не положено!
На шум из боковой комнаты вышла миловидная женщина лет тридцати.
— Яким, кто там?
Звуковой мастер потянулся к шляпе, чтобы галантно приподнять ее, но тут же вспомнил, что на нем нет головного убора. Он смутился и забормотал:
— Тысяча извинений, драгоценная пани, за то, что вторгаемся без приглашения, но обстоятельства… Мы к вам с вопросом… Точнее по делу. Не знаю, как начать…
— Входите, господа. Не держать же вас, и вправду, на улице.
Под неодобрительное ворчание слуги, они сбросили мокрые плащи и прошли в скромно обставленную гостиную. Мебель здесь была самая дешевая, обои на стенах без узора, да к тому же заметно выгоревшие. Вместо абажура — конус из бумаги, расписанный акварелью. Даже в свои лучшие годы эта комната не выглядела уютной, теперь же в ней поселилась беспросветная тоска.
Хозяйка отодвинула стул, на спинке которого висел потрепанный мужской сюртук, и села к столу. Она убрала несколько листов, исписанных мелким почерком, в шкатулку и захлопнула крышку.
— Вы хотите осмотреть дом? Это несколько преждевременно. Я еще не приняла окончательного решения и цену вам назвать не готова.
— Мы… Нет, мы хотим узнать… Только не пугайтесь, и не сочтите меня безумцем. Но третьего дня я был у Мамонтовых и слышал приглушенный звук выстрела. Как будто из вашего дома. Вы… Простите, за нескромность, прелестная пани… Могу ли я предположить, что это вы стреляли?
— Нет.
— А кто же тогда?
— Никто не стрелял. Это какое-то недоразумение, — она говорила спокойно, но губы слегка дрожали. — В нашем доме никогда не было оружия. Хотя… Вы сказали третьего дня? Это была среда, верно?
— Да, да.
— В среду, после полудня, к нам приходил доктор. И только он открыл свой чемоданчик, как лопнула склянка с эфиром. Звук был такой громкий, что я вскрикнула! Полагаю, со стороны его нетрудно было перепутать с выстрелом из револьвера.
— Уф! Гора с плеч, — обрадовался Дульцкий. — Как просто все объясняется. А я-то навыдумывал, что за этим звуком скрывается зловещее преступление. Но если это лишь склянка… Отрадные известия! Простите, светлейшая пани, что из-за пустячных подозрений…
— Погодите! — перебил его Мармеладов. — А к кому приходил доктор?
— Моему мужу нездоровилось.
